Дмитрий Шостакович, чье 110-летие музыкальный мир отмечает в 2016 году, – яркий пример художника ХХ столетия, лучшие произведения которого неотделимы от обстоятельств их создания. Говоря об опере «Леди Макбет Мценского уезда», невозможно обойти статью «Сумбур вместо музыки», из-за которой опера не исполнялась долгие годы и возродилась лишь много позже в новой редакции. Говоря о Четвертой симфонии, невозможно не сказать о том, что ее премьера была от...

Читать далее

Дмитрий Шостакович, чье 110-летие музыкальный мир отмечает в 2016 году, – яркий пример художника ХХ столетия, лучшие произведения которого неотделимы от обстоятельств их создания. Говоря об опере «Леди Макбет Мценского уезда», невозможно обойти статью «Сумбур вместо музыки», из-за которой опера не исполнялась долгие годы и возродилась лишь много позже в новой редакции. Говоря о Четвертой симфонии, невозможно не сказать о том, что ее премьера была отменена и состоялась с опозданием на четверть века. Музыкантов, писателей, поэтов, артистов с трагическими судьбами в тоталитарных государствах ХХ века, увы, немало; и все же судьба Шостаковича – на редкость яркий пример старого, как мир конфликта «художник и власть».

По-видимому, Шостакович – автор симфоний «Октябрю» и «Первомайская», балетов на спортивную, заводскую и колхозную тематику – вполне искренне надеялся быть «заодно с правопорядком» в новом государстве, не претендуя на какую бы то ни было оппозиционность. Однако совесть художника говорила ему о том, что методы, которыми государство укрепляет свою мощь и расправляется с неугодными, полностью противоречат лозунгам, начертанных на его знаменах. Так Шостакович стал автором уникальной музыкальной хроники столетия, хотя едва ли оценивал себя подобным образом. Как пишет музыковед Светлана Савенко, «Гениальный дар художника-пророка сочетался у Шостаковича, по-видимому, с полным отсутствием каких-либо притязаний на подобное предназначение… можно предположить, что творческий гений приносил ему не только радости, но и мучения. Не исключено даже, что как человек он порой страдал оттого, что не мог изменить своему дару – а изменить ему он действительно не был способен, дар был сильнее его человеческой сущности».

Сегодня, хотим мы того или нет, сочинения Шостаковича воспринимаются нами как хроника столетия, в первую очередь его симфонии: Четвертая и Пятая – Большой террор, Седьмая и Восьмая – Великая Отечественная, Девятая – Победа и связанные с ней надежды на либерализацию, Десятая – смерть Сталина, Тринадцатая – оттепель, Четырнадцатая – застой… Между тем, в последние годы всё сильнее тенденция освободить произведения Шостаковича от привычных внемузыкальных смыслов, интерпретировать их как чистую музыку. Вопрос в том, возможно ли это. По мнению Светланы Савенко, музыка Шостаковича «в очень сильной степени воспринимается как речь. Ведь вообще-то уподобление музыки языку, речи – не более чем метафора, поскольку музыка лишена главного свойства речи точных значений-понятий. Однако в отношении творчества Шостаковича эта метафора кажется буквальностью. Его музыка действительно говорит, или, точнее, нам кажется, что она говорит о совершенно определенных вещах. И тот факт, что эти вещи, укорененные в культуре своего времени и места, уже уходят одновременно со сменой поколений, по-видимому, ничего не меняет: будущим слушателям она скажет что-то иное, но, как нам представляется, скажет в любом случае».

Схожую мысль высказывает выдающийся дирижер Дмитрий Китаенко, несколько лет назад записавший полный цикл симфоний Шостаковича: «Почему в них такое количество разных соло? И тромбон, и виолончель, и фагот, и флейта, и кларнет, и контрабас... в стране, где не было открытого слова, где нельзя было говорить, он вложил в каждый инструмент чей-то голос: всё это – люди! Совершенно понятно, почему там или тут звучит кларнет: это голос из далекого города России, откуда-то из глубинки, но здесь он высказывается. Почему в Девятой симфонии фагот рассказывает о трагедии, которая произошла в Хиросиме? Это же написано в 1945 году: такая легкая, веселая симфония, которая искрится юмором, и вдруг появляется этот страшный раздел, где звучат тромбон и соло фагота! А сказать об этом раньше было нельзя. Эти замаскированные, невидимые, но слышимые характеры людей - они в музыке Шостаковича очень слышны».

Говоря от лица стольких безымянных людей, Шостакович не избегал и более прямых высказываний от собственного имени: рядом с пятнадцатью симфониями в его наследии – пятнадцать струнных квартетов. И если симфонии, напрямую адресованные публике, во многом – история страны, то квартеты Шостаковича – история его жизни, личный дневник, разговор с самим собой, автобиография, подлинное Свидетельство. Впрочем, и масштабы иных его квартетов – симфонические, не случайно многие из них исполняются в обработках для камерного оркестра. Пятнадцать квартетов – пятнадцать шедевров: Третий, первая часть которого поражает гениальной красотой и несходством с последующими четырьмя; Двенадцатый, где автор как будто грозит кулаком своим врагам, приговаривая «Уж будьте покойны»; Четвертый, поначалу кажущийся бесконфликтным и завершающийся надрывной еврейской мелодией; не говоря уже про легендарный Восьмой, название которого «Памяти жертв фашизма и войны» было лишь прикрытием для подлинного авторского замысла.

Вот что Шостакович писал об этом своему другу Исааку Гликману: «Дорогой Исаак Давидович... Я вернулся из поездки в Дрезден. Меня там хорошо устроили для создания творческой обстановки. Как я ни пытался выполнить вчерне задания по кинофильму, пока не смог. А вместо этого написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: «Посвящается памяти автора этого квартета»… Приехавши домой, два раза пытался его сыграть, и опять лил слезы. Но тут уже не только по поводу его псевдотрагедийности, но и по поводу удивления прекрасной цельностью формы. Но, впрочем, тут, возможно, играет роль некоторое самовосхищение, которое, возможно, скоро пройдет и наступит похмелье критического отношения к самому себе». Так даже в контексте, далеком от комического, Шостакович сохранял чувство юмора, наполняющее его музыку в не меньшей степени, нежели чувство исторической и художественной правды.

В репертуаре коллективов и солистов Филармонии Шостакович присутствует постоянно, в нынешнем сезоне приношение его памяти получится особенно масштабным. Первую симфонию Шостаковича и Пять антрактов из оперы «Катерина Измайлова» недавно сыграл Государственный академический симфонический оркестр России под управлением Владимира Юровского, 9 октября в их исполнении прозвучит Восьмая симфония. Десятую симфонию 27 сентября представит Академический симфонический оркестр Московской филармонии под управлением Юрия Симонова. 18 октября Вадим Репин сыграет Первый скрипичный концерт, 16 декабря Павел Милюков исполнит Второй. 7 февраля своей интерпретацией Четвертой симфонии поделится Михаил Плетнев, 16 марта Александр Князев сыграет Второй виолончельный концерт. Двумя сюитами для джаз-оркестра 5 апреля порадует публику Валерий Полянский – и это лишь избранные симфонические концерты. Помимо них, музыка Шостаковича будет постоянно звучать в камерных и фортепианных программах сезона.

Илья Овчинников